Данная рубрика — это не лента всех-всех-всех рецензий, опубликованных на Фантлабе. Мы отбираем только лучшие из рецензий для публикации здесь. Если вы хотите писать в данную рубрику, обратитесь к модераторам.
Помните, что Ваш критический текст должен соответствовать минимальным требованиям данной рубрики:
рецензия должна быть на профильное (фантастическое) произведение,
объём не менее 2000 символов без пробелов,
в тексте должен быть анализ, а не только пересказ сюжета и личное мнение нравится/не нравится (это должна быть рецензия, а не отзыв),
рецензия должна быть грамотно написана хорошим русским языком,
при оформлении рецензии обязательно должна быть обложка издания и ссылка на нашу базу (можно по клику на обложке)
Классическая рецензия включает следующие важные пункты:
1) Краткие библиографические сведения о книге;
2) Смысл названия книги;
3) Краткая информация о содержании и о сюжете;
4) Критическая оценка произведения по филологическим параметрам, таким как: особенности сюжета и композиции; индивидуальный язык и стиль писателя, др.;
5) Основной посыл рецензии (оценка книги по внефилологическим, общественно значимым параметрам, к примеру — актуальность, достоверность, историчность и т. д.; увязывание частных проблем с общекультурными);
6) Определение места рецензируемого произведения в общем литературном ряду (в ближайшей жанровой подгруппе, и т. д.).
Три кита, на которых стоит рецензия: о чем, как, для кого. Она информирует, она оценивает, она вводит отдельный текст в контекст общества в целом.
Модераторы рубрики оставляют за собой право отказать в появлении в рубрике той или иной рецензии с объяснением причин отказа.
«Смотри,//это твой шанс узнать, как выглядит изнутри//то, на что ты так долго глядел снаружи»
На мой взгляд, почти никто так и не понял, о чем роман Генри Лайона ОЛДИ «Черный ход». Идею, которая, как неизменно утверждают в своих лекциях авторы, абстрактна, еще как-то схватывают, а вот тему – нет. Хотя роман прозрачен как слеза ребенка (далее идут сплошные спойлеры).
Я долго шел по коридорам
Что тут понимать, скажут мне: все на поверхности — Дикий Запад, салуны, перестрелки, шериф, индейцы, стремительно дорожающие в преддверии строительства железной дороги земельные участки, которые кое-кто хочет прибрать к рукам, — стандартный набор вестерна, обостренный специей фантдопущения в виде шансфайтеров. И лезущие из другого мира тахтоны.
При этом ряд рецензентов отмечает подчеркнутую театральность этого дикозападничества, не задумываясь: а зачем она нужна авторам? ОЛДИ важно сопонимание читателя, поэтому они редко обходятся без намеков. Они здесь есть. В 18 главе главная героиня Рут Шиммер по прозвищу Шеф цитирует бессмертные строки «Рука тверда, дух черен, крепок яд. Удобен миг, ничей не видит взгляд». «Мышеловка» — спектакль о выдуманных событиях, которые намекают на событие действительные (в пространстве пьесы, конечно). Такой «Мышеловкой» является весь «Черный ход».
На роман ОЛДИ, явно, повлияли события Европейского миграционного кризиса 2015 года, когда, в частности, только с 13 по 20 апреля в Средиземном море утонули как минимум пять лодок, на борту которых находились и погибли более 1200 нелегальных мигрантов из Африки, а в январе того же 2015-го были убиты за карикатуры на Магомета 10 сотрудников журнала Charlie Hebdo.
Не зря же в 24 главе неудавшаяся попытка тахтонов проникнуть в наш мир виделась одному из двух протаганистов романа — Джошуа Редману по прозвищу Малыш — как затонувшие лодки.
Китайцы тоже мигранты, но их проникновение канализируется в чайна-тауны – районы компактного
проживания. Мигранты новые, бегущие от войн с Ближнего Востока и Северной Африки – иные, они и не ассимилируются, и не замыкаются в диаспоры, а активно меняют мир в странах пребывания, не смотря на то, что их обычаи коренным образом отличаются. Взять хотя бы ситуацию с хиджабами в школах. Разве не прямая аналогия с тахтоном, перестраивающим принявшего его человека. До определенного предела все происходит незаметно. Время действия «Покорности», вышедшей в 2015-м, Мишель УЭЛЬБЕК назначил на 2022 год. Пока поторопился. Пока.
Проблема нелегальных мигрантов реально существует, и на современном этапе единственно правильных путей ее решения нет. Не единственно тоже. Но на обострении этого вопроса ТРАМП собирает голоса в США, Марин ЛЕ ПЕН – во Франции.
Вопрос не в том, что наприехавшие — изначально враги. Совсем нет. Но они – абсолютно иные и, проникая сюда, даже легально, несут с собой свой мир, а обустраиваясь, этот свой мир расширяют за счет мира их принимающего. Некоторая вариация этого процесса — в фильме «Район №9».
Обстоятельства, гонящие их в вынужденную эмиграцию, могут случиться и с каждым из нас. Тем более, что авторы точно уловили тренд и будто бы предчувствовали современную ситуацию с горящими мирами, поднимающимися все выше и выше. Вынужденная массовая миграция началась и из стран, еще десять лет назад такого не предполагающих. Во втором эпилоге Джош Редман, ранее яростно сражавшийся с тахтоном в своем мире, оказался таким же тахтоном в мире следующем и поступает точно так же как и тот, кому он сопротивлялся здесь.
Это вопрос точки зрения. Как там говорит в самом конце во внутреннем монологе Рут Шиммер (вот она, кстати, и одна из идей романа):
— Каждый спасает своих, мистер тахтон. Мы носим разные имена, наша труха пылает в разных чашках весов. Но закон один для всех: каждый спасает своих.
Но полкниги назад (в 14 главе) Джошу чудится, что он смотрит вниз сквозь землю в нижний мир:
— Люди (тахтоны?!) одеты в рванье. Жалкие узелки, скудный скарб. Бедняги испуганы, жмутся друг к другу, с надеждой глядят вдаль. Беженцы, понимает Джош. Ждут пароход или лодку. Кое-кто с ужасом оглядывается назад — туда, откуда они пришли. Горизонт за спинами тахтонов (людей?!) полыхает багровым заревом. Кажется, пламя приближается.
Если пароход опоздает
В какой-то момент беженцы делаются для Джоша знакомыми. Отец? Мама?! Вон дядя Филип, рядом его жена Мэри, обе дочки. Старик Химмельштосс, его зять Тедди, толстяк Хеммиш. Майкл Росс, Клеменс, Освальд МакИнтайр... Я должен их спасти, понимает Джош. Они ждут меня, моих действий. Я должен откупорить черный ход, что ведет сюда, в Осмаку, из адских глубин. Прислать за ними пароход.
Хотя бы лодку!
Гудящее пламя подступает все ближе... Черты лиц плывут перед глазами, смазываются. Превращаются в грубые деревянные заготовки, жестокие пародии на живых людей. Это не люди, а тахтоны ждут в аду под землей! И ждут не Джошуа Редмана, самозваного спасителя они ждут мерзавца-дьявола, отобравшего у Джоша его тело! Дьявол хочет вытащить бесовскую свору из пекла на землю!
Ни небесным, ни земным
Понятно, что если бы роман являлся исключительно лишь аллегорией на ситуацию с мигрантами – он стал бы плоским и неинтересным как в живописи XVII века аллегории добродетели. Но он не только об этом.
И Рут и Джош в детстве лишились семей. И их родных убили не тахтоны:
— Нужны ли нам – стрелкАм, нефтяникам, прачкам, скотоводам, торговцам, шлюхам, фермерам, банкирам, священникам, ворам, детям, отцам, матерям, добрым бабушкам, кормящим внуков с ложечки — нужны ли нам тахтоны, чтобы вцепиться друг другу в глотку по поводу и без? Требуются ли нам для этого чудеса? Карусель причин и следствий? Какое-то сверхъестественное, дьявольски изощрённое стечение обстоятельств?!
В этом мире все дети рождаются с искрой. У одного есть способность взглядом поднять перышко – и ничего тяжелее, у другого – увеличить температуру любого человека на три сотых градуса, а может, даже и меньше. Третий может чуть загнуть вверх тоненькую струйку воды. В общем – ничего, что можно серьезно применить. Эту способность можно продать или подарить (но не отобрать, хотя можно и заставить подарить): те, кто завладевал многими искрами, – хозяева заводов и фабрик, земельных угодий, банков и прочего – становятся удачливыми. В общем, как там сказано в известном тексте: «все люди рождаются свободными». А потом они отдают свою свободу...
Речь идет именно о свободе. В конце главы седьмой Рут Шиммер цитирует «Хижину дяди Тома»:
— Чувство свободы во сто раз благороднее и возвышеннее остальных. Передвигаться, говорить, дышать, ходить, не отдавая никому отчета в своих действиях.
А в главе 23 Джошуа Редман, вытесненный из своего же тела тахтоном, произносит от имени последнего саркастический спич:
— Мистер Редман, сэр! Без твоего согласия я бы остался пустым местом. Ты сам отдавал себя в мое распоряжение. Кто позволял мне перекраивать тебя? Выступать от твоего имени? Разрывать связь между душой и телом? Ты наделял меня все бОльшими правами, считая, что тебе так будет лучше. Почему же ты удивляешься, выяснив, что ты – не человек, а дом, участок, рудник? Что права на тебя отныне принадлежат мне? Я подал заявку, оплатил ее по прейскуранту.
Ну, прямо как цитата из «Бегства от свободы» Эриха ФРОММА.
Эта сделка о продаже своей свободы сходна со сделкой, заключенной в свое время с Мефистофелем. Не зря же в самом начале Рут, зайдя в салун «Белая лошадь» слышит музыку из экстраваганцы «Мрачный жулик» (Black Crook), написанной на основе «Фауста».
С руками, протянутыми во мрак
Ряд деталей «Черного хода», особенно второй эпилог, пересекаются с другой книгой Генри Лайона ОЛДИ — «Свет мой, зеркальце, скажи». Там, кстати, последние фразы романа закольцовываются с эпиграфом к нему из Джона ЛОРДА. Эпиграфом к «Черному ходу» служит цитата из «Восьмого круга» Стенли ЭЛЛИНА. А у этого автора есть роман, который тоже называется «Свет мой, зеркальце, скажи» (на самом деле в исходной Белоснежке фраза звучит по-иному, но после Пушкина данный вариант стал уже обычным, поэтому русский перевод названия романа ЭЛЛИНА именно такой).
Забавно, что процитированные в эпиграфе (в нем еще присутствует и Рут) к «Черному ходу» демоны – наверное, единственное, употребление этого слова в «Восьмом круге» (что я расцениваю на намек о бесах из ОЛДИевского «Зеркальца...»). На самом деле так иронично адвокат назвал детей, разучивающих в школе старинную высокоморальную пьесу (кстати сказать, о противодействии дьяволу).
И ворчанье дождя, и чужие слова
В конце романа его главные герои уже не такие, какими были в начале.
Погибший Джош, у которого после событий 10-летней давности был нервный комплекс по поводу люстры (как он пошутил, а может, не только пошутил, что раз в месяц самолично проверяет в салуне тросы у люстры, которая тогда основательно долбанула его в грудь), пережил без страха свою смерть как окончательное падение люстры:
— Это его люстра. Пусть падает.
Люстра пусть падает, а Элмер-Крик пусть стоит.
Саймон Купер по прозвищу Пастор раскаялся в свое безапелляционности: не все гуляющие отдельно души являются опасными чужаками.
А у Рут когда-то были дом и семья. Это прошлое для нее символизируется звуками мазурки Шопена, запахом свежего кофе, дубовой аллеей. Как видение последнего дня в раю. Дня, превратившегося в ад, когда был убит ее отец. Через короткое время ее мать вышла замуж за другого. Рут ей не простила, немедленно в 16 лет покинув дом. И не возвращаясь все 14 лет.
Она даже мазурку теперь играет фальшиво:
— У вас какие-то счеты с Шопеном? Личная вражда?
После того, как отчим Бен Пирс, исстрадавшись, возвратился наконец в свое тело, ранее занятое тахтоном, умерев счастливым, и после ее слов о том, что «каждый спасает своих», из нее исчез гнев и на отчима и на мать. И она вновь обрела, наконец, потерянный дом:
— Дом у меня есть, сэр.
Надо будет навестить маму, отмечает Рут. Сообщить ей о смерти Бена. Лучше это сделаю я, чем кто-то другой. Погощу с недельку...
Он, Фенвик, был в комнате один. Впрочем, нет, не совсем один. Над камином висело зеркало, и в этом зеркале он увидел свои испуганные глаза.
Генри КАТТНЕР
Не изгородь из тесаных жердей
Если главный герой произведения неприятный тип, еще более неприятно узнавать в нем и свои черты. В центре романа «Свет мой, зеркальце» — 45-летний писатель Борис Ямщик, второсортный автор в жанре «хоррор». С одной стороны – умный и начитанный, с другой – махровый эгоист и, скажем так, весьма ядовито относящийся к окружающим.
Повествование идет от третьего лица, но с точки зрения Ямщика. И все богатство аллюзий, цитат – явных и скрытых, метких сравнений принадлежит ему. Ну, и авторам, конечно. А так как мы с ОЛДИ почти ровесники, то считывал это все процентов на 90. Иногда даже обижало излишнее разжевывание, как в случае с сухим треском лопающейся паутины. Разве что к Питеру Хэммиллу, каюсь, равнодушен, и с его творчеством не знаком.
Первая ассоциация, которая приходит в голову при чтении романа – «Тень» Евгения Шварца. Все рецензенты, как один, пишут, что отражение заняло место главного героя. А тот был вынужден скитаться в Зазеркалье. Но в этом Зазеркалье нет других отражений. Там есть зомби в лице Зины, там бродят коты, есть бесы, но единственным встреченным там человеком, оказалась Дашка, которая, похоже, попала туда таким же образом и так же стремится выбраться оттуда. А единственный способ покинуть Зазеркалье – поменяться местами с живым человеком в нашем мире.
Обитатели Зазеркалья мгновенно откликаются на зов (как на заклинание) «Свет мой, зеркальце, скажи, да всю правду доложи», каким-то образом получая способность знать правильный ответ на заданный человеком своему отражению вопрос. Так, Ямщик становится наперстником девочки-инвалида Веры, произносящей заветные слова. А Дашка подозревает Ямщика в том, что тот намеревается поменяться с Верой местами, став на всю оставшуюся жизнь этой девочкой-инвалидом и тем самым подсказывает ему о такой возможности. Дашка и сама поменялась с дебелой парикмахершей – не лучший выбор, конечно, зато — живая и среди людей.
Нет, это не я, это кто-то другой страдает…
Но вот что интересно. Вера, когда обращается к зеркалу с известными пушкинскими строками, то видит в нем свое отражение. С ним и разговаривает. Никто другой, понятно, этого разговора не слышит. А говорит-то она с Ямщиком, хотя видит себя, а Ямщик в это время думает о возможности выбраться из Зазеркалья в ее тело. В связи с этим вопрос: а с чего вы взяли, что самого Ямщика изначально заменило его отражение? У него же тоже все началось со слов «Свет мой, зеркальце…».
То есть Ямщика на самом деле заместил в реальной жизни некий другой мужик, который, в свою очередь, когда-то попал в Зазеркалье и настрадался там.
Мы-то о нем читаем, что он-де такой-сякой только с точки зрения Ямщика. А что он, собственно, делает плохого в реальной жизни? Как минимум, по-человечески относится к жене. В отличие от Ямщика, презрительно называющего ее Кобучей. А то, что вместо написания второсортных романов, редактирует речи политиков, зарабатывая на этом, чем это плохо? Ровно тем же занимается в конце романа и сам Борис Ямщик, когда ему удалось вырваться из зеркальной ловушки, так как романы уже не получаются.
То есть место Ямщика заняла не его тень, а такой же несчастный и намучившийся в Зазеркалье мужик. Которого в конце романа Ямщик отправил обратно в этот ад. Не зря же Вера, увидев обоих, убедилась, что хотя они похожи, как близнецы (зазеркалец ведь становится копией того, кого замещает), но «разные, как дом и крокодил».
По ходу повествования авторы объясняют, почему во время похорон в доме нужно закрывать все зеркала, практику экзорцизма, где к лицу того, из кого изгоняют дьявола, приставляют зеркало. Нам становится понятно, почему в теле одержимого оказалось так много бесов, которых Иисус изгнал в свиней. И пр. и пр. и пр.
«Это кровь?» «Чернила», — ответил он…
Бесы – одни из персонажей романа. А там, где бес, естественно, встает вопрос о соглашении с ним. Забавно, что в пандан этому соглашению в начале романа есть пассаж о проекте договора с не самым порядочным издательством «Флагман»: «Слово «договор» я понимаю как договоренности между двумя сторонами, которые обсуждаются и редактируются. Договор – это компромисс, а не ультиматум». ОЛДИ любят перекидывать такие мостики, сопоставляя явления разных порядков.
Многие авторы строили сюжет вокруг контракта с дьяволом. ОЛДИ нашли действительно нестандартный ход. Ничего подписывать кровью не надо:
— Ты мне веришь?
— Нет.
— Правильно делаешь. А знаешь почему?
— Почему?
— Я тебе тоже не верю. В этом залог нашего краткого, но тесного сотрудничества. Еще не хватало, чтобы бесы строили планы, опираюсь на веру!
— Но ведь можете кинуть?
— Можем, и даже могём. А что, у тебя есть выбор?
— Нет.
— И у нас нет.
И еще один мостик от начала романа, где на первых же страницах Ямщик выдает нам сентенцию:
— Выбора не существует, его придумали мы, писатели. Кто бы нас читал, если бы мы сразу объявили городу и миру, что выбора нет? Бог и тот не рискнул объявить это прямым текстом.
В итоге, Ямщик воспользовался девочкой Верой, но не ее телом, а ее помощью. Он вернулся в свое тело, а в девочку вселился бес, с которым он заключал договор. Вселился случайно, но поспособствовал-то этому писатель. Бес обещает когда-нибудь потом ее оставить. Здоровой. Но опять же-таки может и обмануть. И говорит этот бес: сам выбирал девочку, вот и мучайся теперь: «Добро пожаловать в ад». Возможно, впервые в своей жизни Борис Ямщик чувствует себя за кого-то ответственным.
Я — часть той силы…
Кстати, в ходе того разговора с бесом, где они ударили по рукам, Ямщик начал с того, что опасается потерять душу. И слышит в ответ:
— Ду-у-у-шу! Насмешливо передразнил вожак. – Откуда она у тебя, душа-то? Ишь раскатал губу…
Ямщик обиделся:
— Как откуда? А у всех откуда?
— Ямщик, братишка. С чего ты взял, что душа – она у всех. Душа – редкость, случай, фарт. Жемчужина в выгребной яме. Ее пока найдешь, с ног собьешься, копыта отбросишь. Будь душа у всех, мы бы из вас не вылазили…
Но теперь-то у Ямщика что-то ноет внутри. Не в теле. В начале романа в своем саркастичном эгоизме он был целен и самодостаточен. А теперь нет. Он не переродился кардинально, не стал иным человеком. В 45 – это почти невозможно. Но он впервые ощутил, что у него чего-то нет. Не души. Возможно, наоборот, чуть ли не впервые в истории литературы бес не отнял душу, а дал ее тому, у кого ее не было. Счастья тому это, правда, не принесло. Потому что душе потребовался еще кто-то, кого нет. Такое вот ощущение отсутствия, нехватки, недостаточности, пустоты. Обратите внимание на эпиграф к роману: «Где ты? Где ты, мой друг?» Теми же словами Джона Лорда заканчивается роман. Но кто такой этот «ты»?
Если рассудок и жизнь дороги вам, держитесь подальше от торфяных болот
Генри Лайон ОЛДИ. Циклоп. Книга первая: Чудовища были добры ко мне
СПб.: Азбука, Азбука-Аттикус, 2012 год.- 384 стр.
Генри Лайон ОЛДИ. Циклоп. Книга вторая: Король камней
СПб.: Азбука, Азбука-Аттикус, 2013 год. — 384 стр.
Дилогия Дмитрия ГРОМОВА и Олега ЛАДЫЖЕНСКОГО «Циклоп» посвящена Роберту Говарду, создателю Конана и мира Хайборийской Эры, с магами, королями, чудовищами и искателями приключений.
Впрочем, сначала (в 2007 году) был атмосферный, в духе меча и магии, рассказ «Сын черной вдовы» с подзаголовком «Tribute to Robert E. Howard» (tribute – дань памяти) – о мальчике, родителей которого убили, а его самого заточили в темное подземелье, где к нему, полуголодному, приходила гигантская паучиха и кормила его своим «млечным соком», а потом в пещере появился дерзкий авантюрист Вульм с единственным желанием разграбить местную сокровищницу, который попутно освобождает мальчика и связанного в соседней пещере с зашитым ртом мага Симона Остихароса.
В продолжение цикла в 2010-м появился еще один рассказ — «Принц тварей», где выбравшийся из подземелья мальчик Краш идет по следу похищенного Вульмом камня «Око Митры», и в одной из попутных деревень его привечают, а потом, ночью, размякшего, связанного преподносят вместе с другим таким же пацаном на ужин драконам – для этого здесь и оказывают гостеприимство всем инородцам, бродягам, сиротам, дабы не отдавать чудищам своих. Но драконы почуяли близкий им родной запах паучихи и освободили мальчика. «Убейте их всех!» — потребовал он от чудовищ – ситуация, аналогичная той, что случилась с Грэйс Маргарет Маллиган в маленьком городке Догвилль.
Когда эти два рассказа, переработанные, стали основой романа «Циклоп» (а Циклоп – это и есть тот бывший мальчик Краш), тема чудовищности поведения людей, легко подверженных ксенофобии и готовых уничтожать иных, не похожих на них, стала одной из основных в романе. Сам Циклоп не раз говорит, что в отличие от людей, «чудовища были добры ко мне».
Каждый из десятка героев дилогии имеет отличный от других характер, логику поступков и свою непростую историю жизни. Каждый является полноценной и нестандартной личностью, которую трудно охарактеризовать одной краской – белой или черной. Даже отравивший своего отца-короля и новый король Ринальдо оказывается не так прост, как его поначалу воспринимает придворный маг Держидерево, рассчитывающий на преференции:
— Не стоит извинений, — махнул рукой Ринальдо. – Нам известно, что значит слово «эмпирически». Также нам известно значение слов «вариации», «метаморфический» или, к примеру, «чванливый засранец». Продолжай, мы слушаем.
Каждый персонаж, пытающийся контролировать и манипулировать окружающим, неизбежно сталкивается с действиями другого, столь же активного, а нередко и столь же самоуверенного в своих решениях.
Одно из базовых фантастических допущений романа — янтарный грот, в котором желающие и допущенные могут получить определенную необыкновенную способность, но только взамен на какое-нибудь увечье – бесплатных пирожных не бывает. Количество таких талантливых «изменников» заметно растет, и остальным, неизмененным, уже становится трудно найти высокооплачиваемую работу, что начинает вызывать в народе раздражение, закончившееся бойней. Перемены всегда болезненны.
Авторы к этой идее – неизбежной платы — подходят в романе еще не раз и с разных сторон: даже могущественные маги взрастили свои возможности не безвозмездно, что-то обязательно теряя. Молодые герои (Краш, Танни) теряют родителей, приобретая горечь утраты и жизненный опыт. Короли в этом государстве убивают своих отцов – таково их проклятие, если один из них нарушит его, на страну посыпятся несчастья и болезни.
Хаос и порядок, неизменность и развитие – две стороны одной медали. Иногда хочется, конечно, чтобы «счастье было для всех даром и пусть никто не уйдет обиженный». Но Рэдрик Шухарт у СТРУГАЦКИХ к этой мысли пришел полностью опустошенный, сломанный, отдав в жертву юношу-партнера: события его перемололи.
ОЛДИ в «Циклопе» дают эпилог «500 лет спустя»: все было не зря, мир будет лучше – люди станут чудовищами, но эти чудовища останутся людьми. По-прежнему будут влюбленности, будут обиды, все также молодость будет безрассудной, а старость косной. Это как цветные картины Андрея Рублева в конце черно-белого жестокого и кровавого фильма ТАРКОВСКОГО.
облако тэгов
